На открытии выставки молодые искусствоведы, недавно зубрившие шестидесятническую живопись Никонова к экзаменам, шептались: «Он что, еще жив?» Павел Никонов родился в 1930 году, учился в Суриковке в Москве, и слава к нему пришла очень рано: уже дипломная его картина «Октябрь» получила медаль на Фестивале молодежи и студентов, пишет «Коммерсант». Сталинский соцреализм уходил в прошлое, хрущевская оттепель требовала нового художественного стиля, и Никонов оказался в гуще событий — совместно с еще несколькими единомышленниками он придумал «суровый стиль», новое искусство поколения бородатых физиков и геодезистов, смягченный советский модернизм.
В 1962 году на выставке, посвященной 30-летию МОСХа, Павел Никонов показал картину «Геологи», ставшую наряду с работами братьев Смолиных и Николая Андронова живописным манифестом генерации романтиков и тружеников. Дальше были битвы с официальными художественными властями («суровый стиль» был для них все же слишком суров), творческие поездки на стройки коммунизма, Госпремия. «Геологи» стали хрестоматийными — это по ним сейчас студенты сдают экзамены.
Фото с сайта Русского музея
На выставке в Мраморном дворце хрестоматийные «Геологи» повешены даже не в зале, а в тамбуре, сразу у входа с лестницы, и как-то сбоку. По отношению к картине, вошедшей во все учебники по искусству России ХХ века, это даже не пренебрежение, а прямой плевок в могилу «сурового стиля» и вообще советского периода творчества Никонова. Но стоит войти в залы — и понимаешь, почему это так. Выставка перечеркивает весь «суровый стиль» с его «Геологами» и вообще все предыдущее никоновское наследие. Перед нами совершенно другой автор.
Когда советская власть приказала долго жить, Никонов уехал жить в деревню под Тверью и с тех пор там и пишет. Его новые холсты стилистически близки экспрессионизму, но от «профессиональных» экспрессионистов их отличает, как ни смешно, именно экспрессия: невероятная эмоциональная мощь и напряженность каждой картины. В этих работах очень мало рассудочности, обязательной для модернизма: водоворот красок делает Никонова экспрессионистом, бегло намеченные фигуры людей и контуры домов приближают к примитивизму, но для более пристального взгляда очевидны и тонкая работа колориста, и просчитанная композиция. При всей безудержной страстности это очень продуманная, «умышленная» живопись.
Безусловные хиты выставки — две огромных картины в первом зале: «Пожар» и «Похороны». Обе были написаны в деревне и вроде как по мотивам событий деревенского масштаба. У Никонова пожар и похороны получают масштаб вселенский и космический. Здесь уже непонятно, что горит и кого хоронят: на холсте происходит всемирная драма, с треском рушится мир, яростные разноцветные вихри взмывают до небес, красочные смерти затягивают зрителя внутрь картины и лишают дара речи, оставляя только нечленораздельный рев то ли ужаса, то ли восторга.
За этими двумя декорациями к апокалипсису следуют другие, более спокойные, но пропитанные той же хтонической силой работы. Они написаны в той же тверской деревне, и сюжеты у них такие же «акынские»: что вижу, то пою,— но от спокойного описания сельской жизни они далеки так же, как и «пожар» и «похороны». В небольшой «Разделке туши» грубо и быстро намалеванный герой-мужик превращается в античного титана, голыми руками раздирающего плоть Вселенной. «Двое в тайге» тоже играют в какую-то сибирскую титаномахию: дерутся на фоне кровавого заката и каких-то адских черных деревьев. А смешной «Пастух и космос» — и вовсе современная мифология: задравший голову пастух наблюдает в подсвеченном последними лучами солнца небе космонавта, привязанного пуповиной к инфернальному рогатому спутнику.
78-летний Павел Никонов, кажется, несколько лет назад начал новую творческую жизнь. В этой жизни он — один из крупнейших российских живописцев второй половины ХХ века плюс того огрызка века XXI, который пока есть у нас. Если раздавать художникам рейтинги, как акциям и ценным бумагам,— с выставкой в филиале Русского музея рейтинг господина Никонова подскочил в десятки раз.
